ГЛАВА 1

 

    Рита шла по городскому парку, несмело загребая яркую листву новенькими лакированными сапогами. А как хотелось ей, как в детстве, пошуршать вдоволь, бегая, высоко подбрасывать листву ногами и слушать музыку этих удивительных разноцветных огоньков! Но ей восемнадцать, и это уже неприлично. Тем более, что она студентка престижного московского ВУЗа. Да. Уже студентка. Это слово она еще и еще раз повторяла про себя. Оно звучало так гордо и величаво, так многообещающе, но пока еще весьма туманно. Неопределенность придавала ему загадочности и даже сказочности. Маргарита знала студенческую жизнь только по фильмам. Бесшабашная, веселая, чуть дерзкая, свободная и… счастливая. Лучшие годы. Девушка была к этому готова. Ах, как же ей хотелось сейчас бежать от радости по этому гонимому ветром ковру! За первый месяц учебы Рита сдружилась с Наташкой, стройной и длинноногой девчонкой, почти наголову выше Марго. Наташка же успела подружиться не только с ней, а почти со всем потоком. Но чаще она крутилась с горластым Борисом, а еще с худощавым и юрким Павликом, всегда знающим что, почем и где. Бориса Наташка всегда сравнивала с большим обеденным столом. Он был обладателем больших пухлых губ, широкой неуклюжей улыбки и огромных ботинок на платформе, еще больше подчеркивающих его недюжий рост и немалую ширину плеч. А главное – у Бориса в kейсе всегда водились бутерброды. И, казалось, в неограниченном количестве. Он щедро делился своим пайком, открывая кейс со словами: «Кто-кто в кейсе Бореньки живет?» В это время Борис становился похожим на медведя, медленно запускающего свою когтистую лапу в дупло с медом. Бутерброды, видимо, готовила мама, потому что, вряд ли, при своей неуклюжести, он мог бы порезать их так тонко.

ГЛАВА 2

 

    На лекции в понедельник снова собрался весь поток. Прогульщиков пока образовалось мало, потому что новые, неприевшиеся лица, ещё будоражили интерес первокурсников. Поток – не группа. Рита вяло водрузила свою сумку с учебниками на скамейку одного из последних рядов и принялась наблюдать за однокурсниками. Она любила наблюдать. Со стороны ярче видны черты характера, порой не уловимые при общении. И взгляд, и движения многое могут рассказать. Вдруг она почувствовала себя неловко. Настолько неловко, что захотелось выбежать из лекционного зала. Где-то на подсознательном уровне сработал механизм и Рита повернула голову. В конце ее ряда сидел парень и буквально проглатывал ее своими огромными синими-пресиними глазами. «Линзы», – подумала Рита. Но ошиблась. Парню достались такие глаза от матери, художницы от Бога. Ее часто можно было встретить в Коломенском за работой. Кисть была будто вложена в руку Всевышнего, так легко и талантливо рождались у нее картины.

    Парень улыбнулся. На щеках проступили глубокие ямочки. Ещё имелась ямочка на подбородке, но нельзя было сказать однозначно, портила она парня или наоборот, придавала ему некого шарма.

    Началась лекция. Почему-то материал, пылко и увлеченно рассказываемый старым лектором, никак не хотел идти в голову. «Любовь с первого взгляда?» – вертелось в Ритиной голове. «Да нет! Бред! Глаза, ямочки и всё. Красивый, объёмный портрет красками», – успокаивала себя Рита. На следующий день девушка выбрала то же место и история повторилась. Так пролетело пять лекций. На шестой его не было. Дорога домой была длинной. Листья в парке потускнели, пахло сырой землёй, моросил дождь. Из-за туч было пасмурно и на душе. «Я даже не говорила с ним! Может, он маньяк или бандит… Алкоголик, наркоман, бабник, мошенник, наконец. И вообще. Может, он ко мне и подходить-то не собирался. А может, он специально не пришёл, чтобы нервы пощекотать?»

    Рита шла опустив голову, думала, перебирала возможные варианты. Пока вдруг не наткнулась на… Она подняла голову. Невольно ахнула. На неё смотрели те синие глаза. Парень улыбнулся и появились ямочки на щеках.

– Меня Сергеем зовут.

– А я Рита.

– Значит цветок, маргаритка.

– Да, у меня весеннее имя, я больше люблю весну.

– Почему?

– Потому что весной душа поёт, ждёшь чуда.

– А осенью чудес не бывает?

– Не знаю.

– Пойдём, я покажу тебе осеннее чудо.

– Где?

– Увидишь.

    Сергей взял её за руку и быстрым шагом повёл к парковому пруду.

– Смотри, Рита!

    Правильной овальной формы озеро было всё устлано яркими опавшими листьями. И жёлтыми, и багряными, и зеленовато-лимонными. Иногда ветер плавно поднимал и опускал участки цветного ковра так, что стоя на берегу озера, создавалось впечатление полёта на ковре-самолёте. Робкие солнечные лучи придавали листьям особую волшебную окраску. Сергей и Рита стояли на самом краю озера, взявшись за руки и молчали. Наконец Рита произнесла:

– Почему?.. Почему во всём парке листья пожухли, потемнели а здесь, у воды…?

– Потому, что это чудо. Осеннее чудо. Летим!

    Они расставили в стороны свободные руки, взгляды их оставили парк где-то внизу. Рита думала: «Как странно. Ещё час назад было пасмурно, моросил противный, холодящий душу дождик, а теперь – этот живой солнечный ковёр над парком прямо под облаками. Мы держимся за руки и у нас крылья». В такие минуты слова не нужны. Они даже способны всё испортить.

    Приземлилась Рита в озёра Серёжиных глаз. Здесь оставаться на плаву было очень трудно. Рита не ощущала ни времени, ни почвы под ногами. Так бывает во сне. Непонятно, где находишься, окружающее то ли знакомо, то ли не очень, и вообще, не понятно, с тобой ли это происходит. Небо вроде стоит на месте, а будто кружится.

    Сорвал тишину колокольный звон. Рита встрепенулась и вдруг спросила:

– А ты почему не был на лекции?

– Я… я… я завтра забираю документы.

– Документы?.. Почему?

– Так, проблемы дома. Слушай, пойдём купим мороженое!

– Нет, расскажи.

– Ничего интересного.

– Расскажи.

– Мать пьёт, работать надо, сестра маленькая.

– Ну, ты на вечерний переведись и работай.

– На той работе, куда меня взяли, раньше шести не отпустят, я даже доехать не успею на учёбу.

– Подожди один день, может что устроится.

ГЛАВА 3

 

    Рита влетела в квартиру как после ледяного душа:

– Папа, папа!

    Отец сидел на кухне и собирался выпить первый глоток чая.

– Что стряслось? Тебя выгнали из института?

– Пока нет.

– На тебя напала стая диких обезьян?

– Не смешно.

– Ты упала с лестницы?

– Папа, устрой на работу моего друга.

    Отец звучно втянул глоток горячего сладкого чая.

– По-нят-но. Влюбилась. Сначала устрой на работу, потом отпусти жить отдельно, потом воспитай своего внука.

– Папа, ну правда, очень нужно.

– Ладно. Рассказывай сначала, что за парень.

    И Рита начала рассказывать о том, как в их родном городе, в обычном парке они наблюдали осеннее чудо. Как парили над деревьями, как обрели крылья.

– Да.., когда-то я тоже летал. И у меня были крылья. Кто испытал хоть раз это чувство, никогда не забудет. Я помню этот день, Этот замечательный июньский день, когда мы с твоей мамой увидели Волгу с высоты птичьего полёта. Вся сила этой величавой реки, её строгая и спокойная мелодия вместе с лугами и деревушками по берегам была под нашими лёгкими крыльями. Мы пронзали ветра и глотали запахи полевых цветов. Да. Мы были счастливы. Ты вот что. Мать не волнуй. Ей опять сегодня хуже. Врач сказал, скоро уже. Совсем истощил её рак. Бледная такая, худая. Одни воспоминания. А ей только тридцать восемь. Сегодня вообще от еды отказалась. Я пойду к ней. Поговорю, подбодрю. Насчёт Сергея подумаю, что можно сделать.

ГЛАВА 4

Наташка, с намалёванными губами и жирно подведёнными снизу и сверху глазами, была похожа на клоуна. Ярко-красная юбка-солнце, белая открытая кофта, при слегка виляющей из стороны в сторону походке создавали впечатление распущенной девицы. Болтливая, без комплексов, она легко заводила друзей и знала всё, что происходит на потоке. Увидев Риту с Сергеем, она выждала момент поговорить с подругой наедине:

– Слушай, ты чего, у него мать алкоголичка, под заборами валяется у нас в районе. Ты что, не знаешь? Вонючая такая, как бомжиха. Утром штампует свои картины, всё природу рисует, это уже не модно, а вечером у помойки как крыса облезлая. Фу! А прикинь, какой парфюм у них дома стоит! А Серёжка там живёт. Спит, даже ест. И романтический ужин у вас будет в помоечном запахе! А какая наследственность ожидает его детей! Зашибенная! Папаша-то у Серёги от алкоголя помер. Цирроз печени. Допился. Тоже художничек был, говорят. Сестра-то уродка. По шесть пальцев на руках и дура дурой. Представляешь, каких он тебе детей настрогает? Ладно, я пойду. У Борьки сегодня бутерброды с ветчиной.

– Серёжа, – тихо начала Рита, подойдя к нему ближе, чтобы любопытные локаторы как можно труднее смогли поймать заветный сигнал, который впоследствии станет началом сладких сплетен, – Серёжа, папа пока не придумал ничего по работе. Ему шофёр нужен, но у тебя нет прав. Окончательно скажет сегодня, поговорит с народом.

– Ничего страшного, – шепнул Сергей, – разберёмся. Слушай, здесь церковь ведь недалеко. Говорят, свечки можно ставить даже за живых. Может, за мою мать поставим. Сходишь со мной? А то мне одному неохота. Там, говорят, бабки стоят, всё время замечания делают. Не пошёл бы ни за что, если б не мать. А так, может и поможет. Только не знаю, куда ставить, засмеют. А может, и не стоит ходить? Люди всё равно рождаются и всё равно умирают. Что с церковью – что без неё. Там ведь эти бабки главные.

– Сходим. Раз за живых ставят свечи, я хочу тоже за маму поставить. Врачи говорят: «Всё». Не изобрели ещё от рака лекарства.

    После занятий они отправились в церковь, зов которой не раз передавали её колокола.

– Серёж, а у тебя правда сестра шестипалая?

– Родилась шестипалой, оперировали, удалили шестой палец. А что, уже разболтали?

– Есть немного.

– А что ещё болтают?

– Да ничего, так…

    Скрипнула дверь храма. Серёжа несмело ступил. Пахнуло чем-то благовонным. Пожилая женщина усердно начищала подсвечник.

– Сюда можно поставить свечу, если хочу маме здоровья? – Робко спросила Рита, разглядывая убранство храма.

– Можно, здесь можно поставить свечу и помолиться о здравии. Если просишь с чистой душой и от всего сердца, то и она попросит, не замедлит.

– Кого попросит?

– Богородица – лучшая молитвенница перед Богом. Господь её больше других слушает. Вот если Вас мать попросит, сделаете?

– Да, с удовольствием.

– Вот и Господь Иисус Христос исполняет нашу молитву, произнесённую её устами и сердцем. А она нас всех любит. Вот такая она. Богородица. Вот она, посмотрите! На Вас смотрит.

– А кто здесь главный? Священник?

– Хм. Нет, здесь главный Господь. Ну и, конечно, имеется у нас отец настоятель. А о маме хорошо ещё записочку подать на литургию. Молитва на литургии самая главная.

– А когда литургия?

– Сейчас у нас Литургия каждый день, а в воскресенье две. Приходите.

    В это время начал репетировать хор. Молодые и среднего возраста женщины в длинных голубых одеждах плавно проплыли на клирос. Регент взмахнула рукой, и полилось: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…». Все пели чётко под взмах руки регента, однозвучно, но Сергею показалось, что одна из девушек поёт не совсем те ноты, чем остальные:

– Девушка с синей резиночкой в волосах, по-моему, фальшивит на пол-тона, – позволил заметить он.
Пожилая женщина на время оставила своё усердно выполняемое дело и вопросительно посмотрела на Сергея:

– Вы музыкант?

– Нет, у меня в пять лет обнаружили абсолютный слух и мама меня отдала в музыкальную школу.

– Подождите меня здесь, только никуда не уходите.

    Женщина торопливо, по-старчески, немного вперевалку, подошла к появившемуся в дверях мальчику-алтарнику и тот с достоинством поспешил в алтарь. Через полминуты вышел статный, невысокого роста, светловолосый средних лет священник в подряснике. Он окинул взглядом ребят и строго спросил:

– Беда привела?

– А откуда Вы знаете? – выпалил Сергей.

– Во-первых, девушка без платка, в брюках. Значит, в первый раз. Всё же пришли, значит приспичило. Не венчаться, потому что лица невесёлые.

– Ещё венчаться придём,— брякнул Сергей.

    Рита резко повернулась, смелость Серёжи в храме и твёрдость в его голосе удивили и немного напугали её.

– Да. Мать у меня пьёт. У Риты – тяжело болеет.

– Как имена? Помолюсь. А Вас, молодой человек, хотел бы прослушать и работу предложить. Не работаете?

– Учусь, пока на дневном.

– Понимаете, нам в хор нужны низкие голоса. Девичий хор – хорошо, но надо бы разбавить. Вы крещёный?

– Не знаю, не задумывался об этом.

– А мама крещёная?

– Не спрашивал, сестрёнка крестик на улице нашла, носит. А крестили нас, или нет, не знаю.

– Украду я, девушка, у Вас друга на полчаса. Прослушаю, да и скажу, что вам за матерей читать. Только каждый день, не лениться.

    Просить надо от всего сердца. На мать его жалеть нельзя. Его вообще жалеть нельзя. Чем больше отдашь, тем большей благодатью Господь наградит. И на небе ещё дары получишь.

    За окном появилась воронка из поднятых ветром листьев. Это был миниатюрный смерч, весело перемещавшийся по двору храма.

– Мне уже поздно молиться. Надо было в начале маминой болезни. Четвёртая стадия. Метастазы почти во все органы. Врач сказал вот-вот. Да, надо было раньше.

    Шлёп! Один из листьев приклеился к стеклу. Это, наверное, был лист, больше всех других влюблённый в этот вихрь оголтелой жизни. Он обладал яркой зелёно-жёлтой окраской, без единого признака старости. Золотые прожилки, как солнечные лучи, исходили веером из его «сердца». Ветер не унимался. Он запускал ему за шиворот свои холодные пальцы, трепал его «душу» мощными порывами. Но лист крепко держался за стекло, казалось, каждой своей мельчайшей прожилкой… Наконец всё утихло. В окно храма тихо полился мягкий неуклюжий осторожный свет. Кленовый лист заиграл на солнце. Вышел Сергей:

– Ой, смотри, Рита, на стекле маленькое кленовое солнышко! Оно светит! Смотри! Лучи прямо бегут по его прожилкам!

– Главное, запомни, девочка, – напутствовала женщина у подсвечника, – молитва – тяжёлый труд. Она должна исходить из самых глубин сердца, тогда будет услышана.

    Вышли на улицу. Теплу уже места не хватало. Ветер насвистывал свою баюкающую музыку.

– Меня взяли на работу, – тихо поведал Сергей.

– Певчим?

– Да.

– А как же ты будешь учиться?

– Работать буду в субботу и в воскресенье на службах. А ещё сторожем. Деньги небольшие, но на еду хватит. С вещами обещал помочь отец Илия. В храм их много приносят. Есть очень хорошие. Много детских. Для сестры обещали посмотреть. Батюшка книг дал. Будем стобой потихонечку постигать истину.

    Ветер опять разошёлся ни на шутку. Ветка сломалась прямо над головой Риты. Девушка ойкнула и машинально подняла голову.

– Не задела. Надо же. Такая тяжёлая, – удивлённо проговорила Рита.

– Говорят, что у каждого есть свой Ангел Хранитель, – будто бы закончил её мысль Сергей.

    Домой шли по парку.

– А знаешь, весело прокричал Серёжа, – я так люблю бегать по опавшей листве, загребая её ногами! Мы с сестрой, когда гуляем в парке, всегда наслаждаемся болтовнёй шуршащей листвы.

– Я…я тоже люблю, но…

– Но стесняешься?

– Да.

– Кого, меня?

– Нет, тебя нет.

– Тогда побежали?

– Побежали!

    Те, кто гулял в это время в парке, могли наблюдать, как парень с девушкой, взявшись за руки вприпрыжку бежали по парку, поднимая тучи опавшей листвы.

– Ненормальные! — воскликнула седящая на скамье старушка.

– Нет, просто влюблённые,— заключила её собеседница,— влюблённые и счастливые. Сейчас и любви-то такой не встретишь. Дискотека, а оттуда в постель.

– Должны же люди как-то размножаться,— не унималась первая.

– А знаешь, Никитична, у тех, кто берёт соблазном, длинными ногами, торчащими из-под пояса вместо юбки, не бывает счастья. Да и дети, зачатые вот так, просто, не бывают счастливыми. Они повторяют судьбы родителей. А родители завидуют тем, у кого крепкие нормальные семьи и недоумевают, почему у одних всё хорошо, а у других, как ни клей, не склеивается. И дети не радуют, и личной жизни никакой. Наступает ещё большее озлобление, появляютя комплексы, дипрессии. Это передаётся детям. Мы виним нашу молодёжь. А она – наше отражение, только ещё больше озлобленное нашими ошибками, с сорванной на них злобой, приправленной нашим невнимание к их проблемам потому, что слишком заняты своими. Самая модная сейчас фраза: «Надо же пожить для себя».

ГЛАВА 5

 

    Рита проснулась не по будильнику. С кухни доносился давно забытый запах дышащей паром гречневой каши. В детстве мама часто варила эту кашу, приговаривая, что она самая полезная. Пахнуло детством, сразу всплыла в памяти мамина широкая улыбка на румяном лице. Ритины ноги поспешили обрести тапки и бодро затопали на кухню. У плиты стояла мама. Бледная, худая, но на потерявшем мимику лице появилось какое-то, казалось, даже радостное выражение.

– Мама? – полушёпотом выдавила из себя Рита, – мама, ты упадёшь, зачем ты встала? У тебя мышцы долго не работали, ты можешь завалиться, – уже быстро протрещала девушка.

– Ничего, доченька, ничего. Я держусь за мебель. Немного непривычное положение. Должна же я в последний раз приготовить вам с папой завтрак. Мне ведь скоро уже. Что же лежать буду? Хочу ещё что-то успеть полезного сделать. Так бывает, улучшение перед смертью. Хочу его использовать по полной. Хочешь каши?

– С у-до-вольствием, – робко и удивлённо ответила Рита.

– Девушка не чувствовала усталости, хотя прочитала ночью акафист Богородице вместо одного десять раз. И каждый из них – из самого сердца, каждое слово – молитва, каждая фраза – душевное обращение. Читала не потому, что поверила, а потому, что надежда эта была последней, а просить надо было не за кого-то, а за любимую маму. Рита навернула две тарелки вкуснейшей каши, выпила чай.

– Мама, а хочешь, я сегодня институт прогуляю. Мы с тобой наговоримся вдоволь, – предложила Рита.

– Нет, доченька, я встала не для того, чтобы мешать, а чтобы помочь вам.

    На пороге кухни появился не менее удивлённый отец.

– Давай, пап, налетай на мамину кашу! – Уже бодрым и весёлым голосом пригласила Рита, – Мам, раз ты собралась помирать, я приглашу священника для исповеди и причастия. А мы с папой дойдём своими ногами, правда, пап?

– Дочка, – ещё с большим удивлением произнёс отец, – а… а… ты тоже собралась того, этого? И меня тоже? Ничего не понимаю.

– Нет, папочка, я собираюсь жить долго и счастливо, если будет угодно Всевышнему. Только я у Него хочу многого попросить. А просьбы принимаются и рассматриваются только от тех, у кого душа чистая. А у меня столько было всего за всю жизнь, и мыслей дурных, и слов неподобающих, да и дел нехороших! Боюсь, я не буду услышана.

– Ну, конечно, дочка, если это нужно для твоего душевного покоя, схожу. А может быть тебе составит компанию твой Сергей?

– Какой такой Сергей? Что такого интересного в жизни я успела пропустить? – удивлённо и озадаченно спросила мама.

– Во-первых и во-вторых, мне не нужна компания. Если не хочешь, я пойду сама. Сергей, разумеется, тоже. Он не может не пойти. Он там работает.

– Дочка, – взволнованно сказала мама, – я сама хочу сходить и посмотреть на этого Сергея.

– Ты слаба. Подожди немного. Ну ладно, мне пора, – попрощалась Рита и поцеловала обоих в щёки.

ГЛАВА 6

—Знаешь, а у меня сегодня мама кашу готовила. Своими руками, на своих ногах. Говорят, перед смертью бывает резкий подъём сил.

– А я думаю,— серьёзно сказал Сергей,— что эта женщина, изображённая на иконе, Богородица, всё же помогает. И у меня с работой сложилось, и твоя мама встала. Не зря всё это, не случайно.

 

    В синих глазах Сергея явно поселилась усталость. Они не блестели. Но в них была жизнь и надежда. Мать сказала, что не крестила ни Сергея, ни Соню. Крестины были назначены на субботу, быть крёстной Сонечке Сергей предложил Рите. Семья крещаемых пришла рано. Серёжа уговорил мать с утра не пить. Она бодро, немного по-хозяйски, бездумно открыла дверь храма. Мать была из верующей семьи и с детства принимала причастие. Но не любила бывать на службах, потому что старый сторож Архип журил её и других ребят за шум и беготню по «дому, где живёт Бог». Это чувство сохранилось в ней и в отрочестве, и в зрелом возрасте. Она обходила церкви стороной не потому, что была атеисткой, а по какой-то подсознательной неготовности к чему-то серьёзному и сокровенному. Широко распахнув дверь храма, она ступила на порог и…обомлела. Конечно, она видела убранство церквей по телевизору, интернету и в книгах. Но это было не то. На неё смотрели живые глаза Богородицы, так выразительно представленные иконописцем. Художница по образованию и призванию, она разбирала каждый мазок, снова и снова вглядываясь в элементы лика. Думала, как получить тот или иной оттенок краски. Мать любила посещать картинные галереи, и ей, конечно, приходилось изучать иконы. Но их было не много. Техники этих икон были женщиной тщательно изучены. Богородица смотрела ей прямо в глаза своим грустным, строгим и в то же время ласковым и успокаивающим взглядом. Мать не могла понять, как иконописец смог его передать. Какая здесь техника.

– Мама!

– Сейчас, сынок, минуточку…

– Мама, познакомься, это Рита.

– Мама оторвала взгляд от иконы, нахмурила брови, как бы разглядывая девушку, и озадаченно произнесла:

– Рита? Рита… Посмотри, Рита, какая техника! Ты заметила?

– Да, мне нравится, но в техниках я не понимаю. Я смотрю на икону в общем.

– А ты любишь пейзажи?

– Да, мне нравятся работы русских классиков и некоторых современных художников.

– Я бы хотела пригласить Вас домой, оценить мои работы взглядом дилетанта.

– Я с удовольствием,— Рита улыбнулась.

    В ответ Серёжина мама ответила чуть заметной улыбкой. Она настороженно относилась к людям, так как получала от них пинки не только на словах. Мать так и не привыкла к унижению и держалась с достоинством.

    Сонечка оказалась смышлёной и очень остроумной девочкой. Она выделялась среди своих сверстников большей начитанностью, любознательностью с сообразительностью. В свои 6 лет она сама прочитала пол-сотни детских сказок. В библиотеке их с Серёжей хорошо знали и любили. Соня всегда начинала общение с библиотекарем с фразы: « У Вас, наверняка, этого нет, но Вы всё же посмотрите.» Книга находилась всегда.

    У Сони, как и у Сергея, тоже был абсолютный слух, но в музыкальную школу водить её было некому. Брат показывал ей свои нотные тетради, и Соня всегда с интересом слушала рассказы брата про танцующих по нотному стану нарисованных заколдованных человечков, превращающихся с помощью пальцев на фортепиано в звучных романтичных принцев. Соня обладала редкой и удивительной особенностью: она слышала музыку во всём. Сосны шумят. Она слушает, слушает, а потом бежит ноты записывать. В ванной бунт на корабле или шторм, волны, вода выплёскивается за борта ванны. Слушает плеск воды, слушает, и бежит записывать. Шмель жужжит, а у неё в голове мелодия, ветер свистит— бежит записывать. Соловей поселился у них в палисаднике перед домом давно. Соня сколько себя помнила, всегда по весне засыпала под его восторженные трели. Брат пытался ей объяснить, что распев у соловьёв один и тот же. Но Соня каждый раз слышала новую мелодию. Не удивительно, что и звон колоколов она ушла слушать, выбрав тихое безлюдное место сзади храма за батюшкиной волгой-универсалом. Машина поржавела настолько, что, казалось, дно вот-вот отвалится и шофёру придётся рулить пешком.

– Мама, а ты не видела Соню? – спросил Сергей, подходя к самозабвенно рассматривающей лик Николая Чудотворца матери.

– А?! Она только что была здесь, – как в полусне ответила мать.

    Все бросились на улицу.

– Ваша девочка? – увидев оголтело носящуюся по двору женщину спросил чтец Игнат, мужчина лет сорока пяти с местами поседевшей, но довольно пышной шевелюрой на без того большой голове. При его худощавом телосложении она смотрелась чуть-чуть непропорционально.

– Моя, моя девочка, иди ко мне, – как курочка хохлатка заверещала мать, – спасибо Вам, спасибо.

    После крестин и воцерковления, Игнат читал напутственное слово для присутствующих. Он говорил, что крещение – это первый шаг к вечной жизни, что крещённые – теперь Христовы и для того, чтобы Господь всегда пребывал в человеке, нужен огромный труд, борьба с собой, со своими страстями, дурными помыслами и привычками. Он говорил о терпении и любви Божией так восхищённо, что окружающие невольно понимали: этот человек сам прочувствовал эту благодатную силу на себе. Он говорил как человек, только что вернувшийся из рая и полный впечатлений от увиденного.

    Собирались по домам.

– Я хотел бы подарить Вам иконку, – услышала Серёжина мама спокойный и уверенный голос за спиной.

    Обернувшись, она увидела Игната, слегка растрёпанного и запыхавшегося, но уравновешенного в голосе.

– Спасибо, – мать слегка улыбнулась.

– Эта икона, – продолжал он, – моя самая любимая, «Нечаянная радость» называется. Вы знаете, я художник, пишу портреты. Хотел бы написать Ваш. Глаза необыкновенные… Взгляд выразительный. Вот, знаете, бывает, что черты лица правильные, красивые, а человек не привлекает, даже отталкивает. А в Вас есть что-то особенное, такое неуловимо-таинственное и замечательное.

– Хорошо, я подумаю. Меня Татьяной зовут. Я Вам позвоню сама.

– Буду ждать. А девочке Вашей, Сонечке, обязательно в музыкальную школу надо. Талант дан – губить грех. До свидания.

    Дома Татьяну ждала недопитая вчера бутылка с дешёвой водкой. Она по обыкновению протянула к ней худощавую руку. Пить не хотелось. Немного пересохло в горле. Татьяна подошла к зеркалу, поправила волосы. Первый раз за пять лет в общественном месте её не пнули ни ногой, ни словом, наоборот, сказали, что она особенная и необыкновенная. Какая-то глубоко-глубоко запрятанная в душу, пыльная и от времени почти охрипшая струна вдруг запела.

– Соня, – позвала она, – ты хочешь ходить в музыкальную школу?

– Да, мама, очень.

– В понедельник запишемся. Обязательно. Талант не должен пропасть.

ГЛАВА 7

 

    В дверь позвонили.

– Проходите, пожалуйста, Игнат.

    С кухни пахло пирогами. В комнатах, на кухне, в коридоре висели и стояли на полу не проданные картины.

– Это… это… это что? – еле выдавил из себя вопрос Игнат.

– Это? Да так, никому не нужные пустяки. Девать некуда. Никто не покупает, а рисовать хочется.

– Вот эти два пейзажа нравятся мне больше других. Я их покупаю. Называйте цену.

– Да я не знаю, даже. Ну, сколько дадите.

    Портрет писали долго. В один из моментов Татьяна сильно захотела выпить. Она знала, что в шкафу, всего на вытянутую руку от неё, за дверцей стоит та недопитая ею бутылка.

– Чего глаза потускнели? – бодро заметил Игнат, – повыше голову! Удивительное лицо, – приговаривал он, – вот, какую гармонию линий и света создаёт Господь! Разве нам, художникам, передать хотя бы десятую часть этого творения? А дождь? – неожиданно, не в тему начал Игнат, – дождь. Каджая его капля, каждое мгновение её падения – шедевр! А мы, люди, изобрели от него зонты, ограждая себя от прекрасного.

– Да, – неожиданно подхватила Татьяна. Она всегда трепетала перед пейзажными картинами, – изображать дождь мне особенно нравится, особенно грибной, с игрой света, с лучами, пронзающими праздник воды!

– Вы знаете, Татьяна, – удивлённо произнёс Игнат, так как Вы меня ещё никто не понимал.

    Когда портрет был закончен, Татьяна подошла к холсту. На неё смотрели большие синие выразительные, немного грустные глаза под длинными пушистыми ресницами. Во взгляде чувствовалась какая-то неопределённость, даже растерянность. Губы не были сжаты, но их напряжённость всё же передавалась с помощью каких-то хитрых, скрытых от обывателя элементов. Только глядя на портрет в целом можно было уловить чуть теплящуюся улыбку. Может где-то в уголках глаз, может где-то ещё.

– Очень правдиво… – тихо сказала Татьяна.

– А хотите, я Вам его подарю?

– Нет, не нужно.

– Вам не понравилось?

– Вы – талантливый художник, только я себе такая не нравлюсь.

– Если человек сам себе не нравится, это значит, что он в себе хочет что-то поменять.

– Да. И я уже догадываюсь что.

    Весело забренчал ключ в двери. На пороге появились Сергей и Рита, а за ними счастливая Соня, еле различимая за стопкой библиотечных книг со сказками. Она никогда не давала брату нести свои книги. Девочке нравилось, как смотрели прохожие. Она такая маленькая, а несёт для чтения такую большую стопку.

– Привет, мам! – словно синеглазый колокольчик прозвенела Соня. – В голосе была неподдельная беззаботность и искренняя радость, – мама, мамочка, я тебе сегодня снова буду читать сказки, когда ты уснёшь!

    Игнат удивлённо посмотрел на Соню, но ничего не спросил.

– Как вкусно пахнет! – продолжала она, и её голос, казалось, звучал ещё более звучно.

– Пойдёмте пить чай,— пригласила Татьяна.

    Рите понравились домашние пирожки. Её мать лежала давно и баловать девушку пирогами было некому. Сама она никогда не пробовала что-либо выпекать. Но больше всего Рите понравилось то, что так небрежно было расставлено, развешано и разложено. Это были картины. Если бы она, Рита, обладала хоть малым художественным даром, сколько бы она запечатлела этим волшебным инструментом – кистью. Фотоаппарат не передавал тех красок, да и должного объёма, и ещё чего-то живого, что видят, а главное доносят до нас настоящие художники. Прямо над кухонным столом висела Татьянина работа в покрытой лаком деревянной рамке. На ней среди осеннего великолепия красок бабьего лета вдоль парковой дорожки стояла скамейка. На ней багровели два почти не отличающиеся от других листа. Разве что, какой-то теплотой и нежностью, искусно переданной художником. Листья были повёрнуты друг к другу основными прожилками и больше фокусировались на фоне общей массы.

– А кто эти листья? – вдруг спросила Рита.

– На этой картине изображено счастье в моём понимании, – расплывчато ответила Татьяна.

– Вам Господь благоволит, – вмешался в разговор Игнат.

– Почему это? – немного дерзко спросила хозяйка.

– Потому что все талантливые художники, поэты, писатели, музыканты, инженеры, математики и все другие талантливые люди – это инструменты выражения славы Божией. Господь через Вас творит эти прекрасные картины, а значит, он выбрал Ваши руки и не только вложил в сердце видение прекрасного, но и дал возможность передать его другим. У каждого человека своя миссия в жизни. У кого-то – учить детей, у кого-то лечить больных, у кого-то – строить космические корабли, у кого-то – славить Бога, передавая красоту созданного им мира в картинах. Каждая картина – прославление Творца!

ГЛАВА 8

 

    Ритина мама уже неделю готовила утром кашу.

– Оленька, ты бы хоть в воскресенье не вставала так рано, – заботился муж. – Никуда идти не нужно, спи ещё. Ты отдохни, полежи.

– Нет, нет, скоро уже. Надо спешить. Зовите, пожалуйста, уже священника. Я замешу тесто, чаем его напою с пирожками.

    На следующее утро пришёл отец Илия:

– Где тут у нас лежачая больная?

– Пироги печёт к Вашему приходу.

– Пироги?! Пироги я люблю.

     Вышла мама, румяная, сама словно пирожок.

– Я не понял, где умирающая?

– Я умирающая, – бодрым, полным сил голосом выпалила мама.

– А чем Вы больны, если не секрет?

– У неё последняя стадия рака. А сейчас просто прилив сил перед смертью. Даже боли неделю назад прошли. Мучили сильно. До крика. Наркотики выписывал врач. Неделю без них обходимся. Наверное, все нервы уже атрофировались.

– А что это у Вас дочка такая бледная? – заметил священник.

– Не выспалась просто, – вяло ответила Рита.

– Что же ты, девочка, гуляешь по ночам?

– Нет, читаю.

– Да, я даже догадываюсь, какую книгу, – хитро улыбаясь сказал батюшка, – «Акафист Божией Матери» называется.

    Рита улыбнулась.

– Вот что, Ольга, продолжал отец Илия, – сейчас я приму у Вас исповедь и причащу Святых Христовых Тайн. Но на следующей неделе своими ногами придёте. Пирожки я, конечно, люблю, но меня ждут те, кто действительно болен.

ГЛАВА 9

 

    После службы в опустевшем храме было тихо. Полы и подсвечники отдраены до блеска. Протёрты стёкла икон. Отец Илия и Игнат ещё молились. Выйдя из алтаря, они приложились к иконам и направились к выходу.

– А что, отец Илия, – начал Игнат, – может нам устроить выставку Татьяниных работ в здании воскресной школы? И человеку хорошо, и мир Божий во всей красе! Я видел. Необыкновенные картины!

    Повесили объявление на стенде храма, дали рекламу на сайте. Через неделю в 9 утра открылась выставка Татьяны Красновой «Мир Божий вокруг нас».

    Татьяна сидела за столом, посетители ходили, разглядывали картины. Обсуждали. Восторгались и удивлялись. Вошла кучка молодых ребят.

– Да, – громко кричали они, – красота! Слушай, а это же та занюханная вонючая алкоголичка написала, которая у нас в районе каждый мусорный бак расцеловывает! Ни чо, так, картинки. Почти даже похожи.

     Татьяна пулей вылетела из аудитории, Игнат выскочил за ней. Женщина не помнит, как добежала до дома, как открыла квартиру. В шкафу ждала её та самая недопитая бутылка. Татьяна хлестала глоток за глотком, проливая струи на свою купленную специально для выставки блузку. В дверь отчаянно звонили. Перед первым приходом Игната она вынесла из дома три мешка пустых бутылок. Теперь же будет всё как прежде. Всё как было. Женщина швырнула пустую бутылку в угол, в котором пылились недописанные картины. В дверь не переставали звонить.

– Татьяна, откройте, пожалуйста, это Игнат, надо поговорить.

    Через двадцать минут пришли Сергей с Ритой и открыли дверь. Женщина сидела на полу лохматая, её лицо было закрыто ладонями.

– Пожалуйста, выйдите все. Я хочу побыть одна.

– Танюша, – начал Игнат, – выходи за меня замуж.

    Татьяна подняля мокрое от слёз лицо. Оно было сильно перепачкано в туши, в помаде и в чём-то ещё.

– Посмотри на меня, – выдавила из себя Татьяна, – ты теперь знаешь, кто я.

– Да. Знаю, – с абсолютной твёрдостью в голосе сказал Игнат, – ты… ты моя самая любимая синеглазая художница.

– А это тогда что? – она указала на валявшуюся в углу пустую бутылку.

– Это? Это следы прошлой жизни. Они легко обретают свой дом в помойном ведре, а ты – чистую душу после исповеди и причастия.

ГЛАВА 10

– Я не понимаю, совершенно ничего не понимаю, – восклицала врач онколог, сравнивая новую Ольгину томограмму с томограммой, сделанной месяц назад. Где Вы лечились? Каким лекарством? У Вас совершенно чистые органы. Ни одного очага!

– Мною занималась дочь. Она обращалась в более высокие инстанции.

– В министерство что ли? Вы в четвёртом управлении лежали?

– Нет, на много выше.

– За границей?

– Нет, без специалиста, лечившего меня, ни один врач за границей не обходится.

– Ну вы крутые!

– Нет, мы верующие.

    Врач долго сидела с отрешённым лицом. 30 лет стажа. Месяц назад Ольга должна была уйти из этого мира. Да, с трупами доктор ещё не разговаривала. 55 лет она прожила на этой земле и считала расцениваемые церковью чудеса, как совпадения и случайности, стечения обстоятельств. Но этот случай сюда никак не клеился. На её глазах происходило настоящее, явное чудо. Про исцеления верой она, разумеется, тоже слышала. Но они были где-то далеко, рассказаны через десятые руки, и вообще неизвестно, случались ли. Она считала такого рода чудеса сплетнями, специально распространяемыми церковью с целью её пропаганды. Но в её руках лежали два совершенно разных снимка, снимка её собственной пациентки. Врач переводила глаза с одного на другой, потом снова на первый, и снова на второй. Это был не сон, это было с ней на самом деле, в этой самой жизни.

– Вы здоровы, – тихо произнесла врач, – можете идти…Ну, в смысле, идите с Богом.

ГЛАВА 11

 

    Наташка открыла зеркальце, восстановила на губах слои помады, съеденные Борькиными бутербродами, и своей виляющей походкой направилась к Сергею, собирающемуся перед лекцией немного почитать тропари. Рита сегодня вела маму к врачу.

– Серёжка, привет!

– Привет. – Он поднял голову и тут же опустил её опять в книгу.

– Всё молишься? Не рано ли заточил себя в монастырь?

– Почему? Я в монастырь не собираюсь.

– Молодость проходит, а ты её не используешь. Но ведь тебе больше никогда не будет 18.

– Я знаю.

– А мне кажется, ты просто это забыл. Пропономаришь лучшие годы в церкви с попами, в старости вспомнить нечего будет. Только серая жизнь, обёрнутая в обложки с крестами и не менее серая девушка из «Алых парусов». Ты думаешь, тебя она ждёт с её романтической натурой? Ей нужен принц на белом коне, она мне сама говорила, а не ты с вечными проблемами. Если любишь, пожалел бы. Что ты можешь ей предложить? Мать твоя— конченный человек, ты же это понимаешь. У тебя сестра на руках. Ты ещё и её хочешь переложить на бедную Риту, которая из-за своей матери и так лишена молодости. За ней уход нужен, а вам ещё придётся заботиться о Соне. Перед таким адом надо по полной оторваться. Может, последний раз в жизни. Рита сегодня занята, не узнает. У Павлика день рождения. Отмечает сегодня за городом. Завтра к обеду будешь. Соберётся много народа. Девчонки, каких тебе и не снилось! Огромный загородный дом, много комнат, ты приглашён. А я тебе помогу освоиться. Чужим не будешь. С такими потрясными глазюками тебе скучать не дадут, если, конечно, сумеют пробить мою оборону.

– Не, я не могу, извини.

– Всего раз в жизни. Не умеешь ты отдыхать. А надо уметь не только самозабвенно трудиться, но и так же самозабвенно расслабляться. Если постоянно напряжённо работать, то начинаются депрессии, страхи, а там и до алкоголя недалеко, а у тебя наследственность. Подумай об этом. Приедешь, и с новыми силами, с отличным настроением снова начнёшь решать свои проблемы. Так все делают. Это единственно правильное решение в твоей ситуации. По рукам?

– Ладно, по рукам.

– Краснов! – голос старосты еле различался в шуме аудитории.— Сергей, так ты будешь писать заявление на материальную помощь, или тебе деньги уже не нужны? Всё бегать за тобой надо.

    Сергей схватил ручку, сорвался с места и побежал на первый ряд к старосте. В это время в его рюкзаке зазвонил телефон. Наташка не озираясь быстро открыла рюкзак и нажала на кнопку. В телефоне зазвенел восторженный Ритин голос:

– Серёжка, представляешь, мама…, мама, она здорова!

– Я рада за неё, – иронично проскрипел лисий Наташкин голосок. – Серёженька сейчас не может подойти, он немного занят. Мы с ним приглашены на день рождения. К Павлику в загородный дом. Пускай парень развеется. С тобой ему скучно, бесконечные проблемы. Со мной скучно не будет. Он вещи сейчас собирает. Завтра к вечеру жди его. Можешь нас встретить на вокзале завтра в пять вечера, если будет желание. И на будущее. Держи свои проблемы при себе. Молодые люди не любят, когда из заморачивают болезнями и прочим давящим на жалость негативом. Отношения должны быть с первого дня построены только на позитивных эмоциях. Ну, ты ещё не опытная. Первый блин комом, учтёшь со следующим кандидатом. А мне ещё спасибо скажешь.

– Не может такого быть, – сухо произнесла Рита. Звон её голоса остался где-то там, в сказке, в которую ей посчастливилось попасть и которая уже вряд ли забудется.

– Не веришь, позвони сегодня вечером, а ещё лучше – завтра утром ему и проверь. Он любит меня. А ты так, жилетка поплакаться. Хороший, даже, можно сказать, самый настоящий друг. Ты и вправду думала, что такую серую мышь можно полюбить? Да ты неухоженная, без косметики, он тебя просто стесняется. У вас, наверное, ничего и не было, потому что ты не желанная, замухрышка с косичками. Не обижайся, подруга, на правду не обижаются.

    Рита нажала кнопку. Голос в телефоне больше не терзал. Она вынула симку.

    Ночью по обыкновению достала акафист. Но мысли о Сергее читать не давали. «Ничего, – успокаивала себя Рита, – ничего, мама ведь уже здорова, читать больше не нужно.» Всю ночь она то рыдала в подушку, то принималась просто себя жалеть.

    Утром мать рвало. Она побледнела и осунулась. Неукротимая рвота не давала отойти из туалетной комнаты. Слёзы лились ручьём, снова хотелось спать. Каши на плите не было.

    Рита сразу поняла. Не надо было оставлять акафист. Это она виновата. Вместо института повела мать к врачу. Доктор расспросила Ольгу, осмотрела и строго сказала:

— Я, конечно, назначу Вам обследование в связи с анамнезом, но следующий раз, вместо того, чтобы врываться без записи в кабинет и ставить всех на уши, делайте, пожалуйста тест в домашних условиях.

– Какой тест?

– Тест на беременность. А что Вы удивляетесь, у Вас же есть муж? Или нет?

– Ну да, есть.

– Любит Вас?

– Любит.

– А чего тогда удивляться? Не хотите ребёнка, могу направление выписать, – с лёгкостью весеннего ветерка предложила молодая врач.

– Какое направление? Родную душу погубить? Дар Божий выкинуть? Счастье собственными руками растоптать?

– Так, женщина, а теперь эмоции в сторону. У Вас онкология в анамнезе. 38 лет. Огромный риск рождения ребёнка с уродствами: заячья губа, волчья пасть, синдром Дауна, анэнцефалия, …

– Всё. Достаточно. Я поняла. Всего хорошего.

    Вышли на улицу.

– А знаешь, дочка, я хочу с папой повенчаться, чтобы было все, как положено, как надо. Я всё сделаю для того, чтобы малыш был счастлив. Я уже его люблю, наше крошечное осеннее чудо! Пойдём, зайдём в храм, узнаем, когда венчание.

    Рита была рада ребёнку, но она не могла понять, почему, ну почему Сергей, такой искренний, такой родной, близкий ей по духу человек вдруг поехал кутить с ней, Наташкой. Это перечёркивало все её представления о существовании любви вообще и о дальнейшей её жизни в частности.

    Мать успокаивала Риту. Она говорила, что это всего лишь первая любовь, что время обязательно вылечит, что потом Рита будет смеяться над своими бессонными ночами в слезах, что надо начинать новую жизнь. Рите было не по себе. Хорошо маме говорить. Её первая любовь сейчас с ней, до сих пор на руках носит. А потом, с высоты её возраста вообще всё воспринимается намного проще, чем в восемнадцать лет. Её разрывали обиды и отчаяние.

– Мам, ты знаешь, я, наверное, в следующий раз в храм схожу. Успокоюсь только немножко.

– Нет, нет, надо же за малыша поблагодарить и за чудесное выздоровление. Просить все горазды, а как поблагодарить, так в следующий раз.

– Ладно. Ты права. Сейчас служба должна уже к концу подходить. Скоро причастие.

    Не смотря на будний день, народу в храме стояло довольно много. Перед главным пределом лежала икона «Всех скорбящих радость». Но не на это обратила внимание Рита, когда вошла. До её слуха донёсся Серёжин голос. Он переполнял храм и, казалось, всю вселенную. Народ стоял тихо. Все слушали молитвы перед причастием:

– … Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною, еси; жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста…

ГЛАВА 12

 

    Выпал первый снег. Его немного наивная чистота совсем не подходила к большому городу: к дымящимся трубам и заезженным, загазованным дорогам, к чем-то озабоченным лицам, усталым глазам, совершенно не обращавшим на снег никакого внимания. Но он всё же выпал. И всё же были люди, которые радовались этим маленьким весёлым танцующим белым звёздочкам.

    В храме венчались сразу три пары. Абсолютно счастливый Игнат и Татьяна, ещё не полностью понявшая, что, почему и как происходит. Её глаза были похожи на глаза жертвы, только что вырванной из пасти коршуна и пока не понявшей, жить ей или быть разорванной через минуту. Лица родителей Риты светились не только счастьем, но и благодарностью и восторгом Божьей любви. Маргарита смотрела в глаза Сергею и не могла насмотреться. В них было что-то большее, чем просто синь и голубизна. В её избраннике жил тот самый, который в храме главный. От этого взгляда ей становилось спокойно. Именно с ним, с Сергеем, ей хотелось пройти всю жизнь. Он был её частью, без которой она– не она, и мир выглядит по-другому. Сергей разжёг в ней ту радость, которая теплилась в её сердце, но по каким-то непонятным причинам не могла о себе заявить, не могла почувствовать себя собой.

    Скрипнула дверь храма. Появилось размалёванное Наташкино лицо. Она подошла к пожилой женщине у центрального подсвечника и недоумённо, но довольно вызывающе проговорила:

– Ничего не могу понять. Что здесь в церкви есть такого, что молодой, красивый, умный парень пренебрёг моим обществом, загородной зашибенной вечеринкой с дискотекой и всеми прелестями жизни и сбежал сюда. Вы мне можете это объяснить?

– Здесь, деточка, живёт любовь.

– Любовь? – Удивлённо, немного настороженно, но более оживлённо произнесла Наташка.– Это уже интересно. Про любовь надо будет узнать по подробнее.

    Она подняла глаза. Прямо на неё с иконы смотрела Богородица.